Женщина на заданную тему - Елена Минкина-Тайчер

Это уже позже, когда мама стала работать бухгалтером на молокозаводе, ей подарили бракованного поросенка. Мама решила его вырастить, потому что ей бесплатно давали сыворотку от молока. Они все на этой сыворотке выросли, только от нее животы сильно вздувались, а есть все равно хотелось. А поросенок был какой-то облезлый и маленький, как кошка. И вот Кох научил маму мазать поросенка солидолом от трактора, а потом купать в соде. Он сам и солидол принес. И поросенок стал чистенький такой, гладенький, и вырос быстро. Ему-то сыворотка очень нравилась. Назвали поросенка Борькой. Только казахи Борьку не любили, они ведь свинину не едят, и все его обижали, – то камнем бросят, то обольют чем-нибудь. А однажды швырнули бревном, и у Борьки сломалась нога. Все плакали, даже бабушка, но все-таки выходили, хоть поросенок и остался хромым. Куда его потом девали? Продали, наверное. Бабушка ведь тоже свинину не ела. Да и кто смог бы Борьку есть!

А вот печки Кох не умел строить. Он так маме и сказал, но она его все-таки упросила, – уже зима началась, холода, а у них в сенях хуже, чем на улице. Вот они прямо в сенях и сложили маленькую печку. А через неделю сени загорелись. И как она проснулась, всегда ведь спала как убитая? В сени маленькое окошко выходило, и вот оттуда среди ночи такой веселый огонек показался, – мелькнет и исчезнет, а потом – опять, но посильнее. Она даже не сразу маму разбудила, так интересно было за огоньками наблюдать.

Пока всех детей подняли, пока выскочили, – сени совсем сгорели. А дом целый остался, соседи успели потушить. Как хозяйка на маму кричала! И все про деньги, а ведь денег у них совсем не было. А потом еще пришел какой-то человек и стал спрашивать, кто строил печку. «Немец?» – говорит. А мама как закричит: «Сама, сама я строила, какой немец!» И ведь раньше никогда не врала, что ей вздумалось?

А сени потом мама с Кохом новые построили. Сами и кирпичи сделали. Мама стояла в большом корыте и мешала ногами глину с навозом и соломой, а Кох складывал их этого месива кирпичи, они назывались саман. Все бы ничего, но мама велела им с Гариком навоз носить. Уж больно противно было, да и тяжело в ведре, не поднять. Тогда они стали носить в детском горшке, мама его ставила в сумку, а они несли за две ручки. Это было ничего, никто не видел и не смеялся. А руки потом в речке мыли, глина все хорошо отмывала. Навоз тогда им сильно помогал в жизни, печку топили тоже навозом, только сухим, назывался кизяк. Ух, она его насобирала! Больше взрослых женщин, многие даже не верили.

Вообще у нее много всяких обязанностей было, например, картошка. Мама так и сказала, – ты уж большая, восемь лет, картошка – это твоя забота. Всего шестьдесят кустов, она их каждый день пересчитывала, поливала как цветочки, всю траву вокруг повыдергала. Такой красивый огород получился. А уж урожай! Всю зиму этой картошкой кормились. Сколько они потом с мужем ни пытались на даче картофель разводить, и близко такой урожай не получался. Может, сорт особенный был?

Но это все во вторую зиму, вторая зима намного легче прошла, – и кизяком запаслись, и просом, и сыворотка, какая-никакая, а еда. А первая зима была очень тяжелая и даже страшная. Страшная, потому что заболел Андрюша. У него началось воспаление легких, температура очень высокая, он лежал тихо-тихо, не плакал, совсем не разговаривал. Однажды бабушка поднесла к его губам зеркало, – запотеет или нет. У мамы в сумке было другое маленькое зеркальце, утром, когда все уходили, она, дрожа от ужаса, подносила его к Андрюшиным сухим губам, зеркальце медленно покрывалась белой дымкой. Мама целыми днями плакала. А спас Андрюшу Старый Казах. Это они, дети, его так прозвали.

Старый Казах приходил к бабушке в гости. Он всегда громко топал у порога, широко распахивал дверь, потом садился на табуретку у стола и доставал из кармана камешки. Он всегда носил с собой эти камешки и еще длинную шелковую нитку. Если сильно стукнуть камешками и поднести скрученную нитку, то появлялся огонек, Старый Казах раскуривал большую вонючую папиросу, плевал на нитку и прятал ее в карман. Еще он любил что-то нюхать, высыпал на ладонь и шумно тянул носом. Вокруг лежали поля конопли, но кто это тогда понимал! Еще Старый Казах резал кур. Женщины со всей деревни носили к нему кур, и ее мама раз послала, и она хорошо видела, как он быстро тюкнул по куриной шее большим ножом, а потом подставил стакан и выпил набежавшую кровь.

Мороженая тыква – вот чем вылечили Андрюшу!

Старый Казах резал тыкву большим ножом на полоски, а мама вкладывала эти полоски в Андрюшин горячий ротик. И он жадно сосал, а до этого никакой еды не брал, даже губ не разжимал. Откуда Казах взял тыкву? Наверное, запасали с лета, откуда им, городским жителям, было знать!

Вообще там были совсем другие лакомства, не те, что она помнила из Одессы. Например, иван-чай. Колючая шкурка легко снималась, а ствол был такой сочный, сладкий, они сосали его целыми днями. Еще лучше корень солодки. Но самое вкусное – жареное просто. Хозяйка с сестрой жарили просо на большой плоской сковородке, просеивали через сито, потом толкли в муку в большой штуке, похожей на ступу. Запах стоял такой, что ноги сами несли к их крыльцу. Все вчетвером молча стояли за порогом, даже Леня понимал, что входить нельзя. Хозяйкина сестра молча зачерпывала горячее просо большой ложкой и не улыбаясь насыпала каждому в горсть. Горсти они тут же тщательно вылизывали. Потом сколько раз пыталась приготовить дома, – покупала на рынке просо, жарила на сковородке потихоньку от мужа, нет, ничего похожего не получалось!

Где был в это время Гарик? Да, тут и был, они же в одном доме жили, тетя Оля всю зиму хворала, а они с Гариком за малышами смотрели. Андрюша после болезни стал меньше Лени и все сидел, так они его приспособили картошку перебирать – большую в суп, а мелкую – на ее будущий огород. Ничего, Андрюше даже нравилось. А Гарик был мечтатель. Все время придумывал разные истории, то он бандитов выследил, то клад нашел, то рыбу огромную прямо руками поймал. Он только ей рассказывал, и она никогда не смеялась, хотя думала про себя – ну, какие бандиты! Но самая главная история была про то, как они возвращаются в Одессу. Всегда получалось, что это какой-то сказочный город, с большого корабля выходит моряк с кортиком, и это и есть он сам, Гарик, а на берегу его встречает жена. Понятно, кому отводилась роль жены, их и так все время женихом и невестой звали, но ей почему-то становилось обидно, самой хотелось плавать на большом корабле и ходить с кортиком, хотя она и плохо представляла, что это такое.

«Женщинам не положены кортики», – важно говорил Гарик. – «А пионеркам положены, – нагло заявляла она, – и я раньше тебя пионеркой стану. А ты не знаешь, потому что читать не умеешь».

Это был ее главный козырь, потому что еще весной она начала учиться. Мама вдруг спохватилась: «Господи, такая дылда, девятый год, а ни читать, ни писать не умеешь!» Сначала писать было очень трудно, потому что карандаш все время ломался и скоро стал маленьким огрызком, совсем не удержать. И еще он скользил по журналу, она ведь на старых журналах писала, мама их нашла в клубе. А потом Кох сделал ей настоящее перо. Он так и сказал: «Великий поэт Пушкин писал гусиным пером, вот и ты пиши!» Перо очень хорошее оказалось, на кончике расщеплено, так что чернила не стекали. А чернила они с мамой из глины делали. Глина в овраге была совершенно красного цвета, только водой разведи – и пожалуйста: чернила! Даже красиво получалось – красные строчки между черными журнальными. Правда, когда вода высыхала, строчки совсем бледные становились, но все равно видно.